Хромой странник - Страница 33

Судя по всему, дом, который мне достался в наследство, для зимовок предназначен не был – не больше, чем простое охотничье укрытие. Забыв про все свои планы, я только и делал, что остервенело гнал самогон, заготавливал спирт, да время от времени выбирался в лес, когда за мхом, когда за корой или к речке за рыбой. Тот небольшой схрон, что указал мне Петр, оказался набит всякого рода пожитками, оружием, серебряными и золотыми украшениями, железом, бронзой. Я подстраховался и, чтобы не оставлять в лесу следов к тайнику, просто перенес все содержимое в хижину и спрятал в подпол. Некоторые особо приметные золотые предметы и украшения я переплавил в слитки, не заботясь об их художественной ценности.

Порой от одиночества хотелось реветь диким зверем, но я не мог переступить в себе какую-то грань, собраться с духом и опять отправиться в город. Припасов было достаточно. В деревне, находившейся в десятке километров от болота, всегда можно было купить и зерна, и мяса, и овощей. По лесу я бродил с сулицей, не той, с которой меня встретил Петр в первый день нашего знакомства, а с той, что хранилась в тайнике. Этой сулицей я однажды, в конце декабря, забил кабана, а сулицу сломал – оторвалось крепление. Так вышло, что по неопытности забил я его не ближе к дому, а как раз километрах в двух от деревни.

Вот с этой-то добычей я и явился в знакомое селение, где жители меня уже знали.

У колодца мне встретился дед Еремей, пару раз сторговавший мне ржаное зерно.

– Никак хряка забил?! – спросил он, глядя на меня из-под опушки кургузой шапки.

– То его вина, дороги не уступал.

– Оно и видать, что коса на камень, бык на быка в бока рога.

– У тебя семья большая, Еремей, помоги съесть добычу.

– Во двор волочи, я пойду метелку выломаю, след замету. Сдюжим твоего хряка.

В доме у Еремея мне очень нравилось. Изба казалась очень теплой, уютной, хорошо сделанной. На всю округу дед славился тем, что был знатным плотником. Дома рубил, учеников держал. Из самой Рязани ему в подмастерья отроков приводили. На вид старику было лет шестьдесят. В доме еще молодая женщина лет двадцати трех, не больше, и трое ребятишек: двое сорванцов, погодков лет пяти да девчонка лет трех. Ученики Еремея жили в доме священника и приходили к нему только днем.

Вдвоем с дедом мы занесли кабана в хлев, подвесили на деревянной распорке. Час занимались разделкой туши.

– Молодая у тебя жена, дед Еремей. Небось, все мужики в деревне завидуют.

– Вот скажешь тоже, Аред. Тьфу на тебя! Куда мне с такой молодой бабой совладать. Сына моего покойного женка, Ефросинья. Внучат моих мать. Вдовая она, моим хлебом жива.

– А что же сын твой?

– А как с Рязани гарь сошла, так и подался он в строители – княжий ключник Ефим тогда зазывал стены ставить, – да не уберегся. Бревна со сплава брал, его и подвалило. Пока все бревна вынули, закрепили, он уж и захлебнулся.

Прищурив один глаз, дед посмотрел на меня и ехидно улыбнулся.

– А ты к чему спрашиваешь, уж не позарился ли?

– Да что ты, подумал только, что твоя жена такая молодая.

– Сидишь у себя на болоте сычом, лихо терпишь. Мужики в ту топь и не ходят даже. Бабы про тебя, Ареда, худое говорят. Ходит слух, что в Черемных горах, где обезова пристань, ходил волк да люд драл. Сказывали, что Аред-валыкай с болот оземь бьется и в волка оборачивается.

– И ты в эти сказки веришь?

– Я-то вижу, что ты хряку в бок сулицу пихнул, а сюда пришел только с добычей. А кто видел, так и решат, что загрыз кабана.

– Ох и суеверный же вы народ! Ну и загрыз если, тебе-то, старику, на кой мне его нести?

– А вот потому и нести, что вдовая баба у меня в доме.

– Да, тут ты прав, это я как-то не подумал, да и не знал я.

– Коль Аредом слывешь, то и знать должен был.

– Да Артур мое имя, а не Аред.

– Имя твое мне неведомо, да вот только аредом у нас зовется тот, кто злое помышляет, людей сторонится, ворожит, требища да храмы стороной обходит. Да при стати твоей – бобыль к тому же. Росту в тебе аршин, вон, на Давыда-бортника свысока смотришь, а он, Давыд-то, в княжьей рати сотником был, быка наземь валил да треножил.

– Да уж, силой да ростом меня Бог не обидел, только проку-то? В дружину я не охочий, в ремесленники тоже не пришелся. Василь, кузнец рязанский, чуть ли не взашей из кузни выпер. А что до баб, так я и подойти боюсь. А ну как жена чья окажется, опозорю и ее, и мужа, наживу себе лиха. Не ведаю я, как строго у вас с этим делом, вот и сторонюсь от греха подальше. Вот как лед сойдет, двинусь вверх по реке, в Москву иль в Коломну.

– Ты смотри, как бы тебя до весны люд не достал, они хоть и стороной болото обходят, твой след легко видят, куда ходил, что делал, все про тебя знают.

– Вот ведь партизаны! Им любопытство, а от болот все зверье распугали!

– Много волчьих следов у болот твоих. Вот на тебя и думают. В тех краях топь пропащая, только в крепкий мороз и можно пройти.

– Да уж, везет мне как утопленнику, клички да погоняла ко мне так и липнут.

– Да уж и про твой меч, что ты выковал, слух ходит. Поговаривают, что Василь, когда его за тобой доделал, при люду на воротах гвозди срубил. В монахи он нынче подался, Василь-то, его кузница при дворе епископа у боярина за долг взята.

– Ну, Еремей, ты как информационное агентство! Тебе бы диктором на радио работать в службе новостей.

Дед только выпучил глаза, а я, громко смеясь, представил себе, как голос Еремея звучит в радиоприемниках. Это я уже привык к здешней речи, научился произносить слова, хорошо понимаю смысл. А в двадцать первом веке такие дедовские байки будут восприниматься как иностранная речь или откровенный стеб вперемешку с воровской феней.